Восемь лет, как один день
СПАССК
В 1938 году в мае из Москвы, где я жила после Орехово-Зуева с 1925 по 1938 годы, не считая годов учебы (1919-1924) в Тимирязевской академии, я из Новинской женской тюрьмы (Новинский бульвар) по этапу была отправлена в Акмолинскую область. Целый эшелон-товарняк таких же, как я, арестованных женщин, везли в неизвестность. Остановились в нескончаемой степи и с конвоем пошли до пересыльного пункта пешком.
С пересыльного пункта мы, «жены», пошли в лагерь под конвоем. Лагерь назывался Спасск. Поместили нас там не в бараки, а в какие-то домики, что, как нам сказали, «остались после немцев». Какие-то маленькие квартирки с отдельной кухней. Говорили, что это «бывшие немецкие концессии», которые здесь были еще до первой мировой войны. Так ли это на самом деле, не знаю.
Спали мы на голом полу. Я клала под голову свои туфли, как это делала в тюрьме. Не раздевалась. Укрывалась летним пальто.
Время было теплое, летнее. Иногда нас пускали за колючую проволоку работать и мы видели развалины из кирпича, меди и железа. Кто-то говорил, что будто это немцы, уходя отсюда, взорвали медеплавильный завод. Кто говорил, не помню, скорее всего конвоиры, потому что кроме них других людей мы не видели.
Из этих развалин мы выволакивали какие-то остатки изношенных бушлатов, ватных брюк. Эти лохмотья мыли и приносили к себе в помещения, чтобы на них спать ночью.
В Спасске мы пробыли не долго. Это была какая-то промежуточная «точка». Я до сих пор не могу понять, что же это были за домики. Очень приличные домики и, что особенно удивительно, в них была вода и душ, и мы мылись под душем! Очевидно, и вправду это были какие-то иностранные концессии, но здесь, в глухой степи!...
Не удивительно ли?
В Спасске была столовая. Нас кормили два раза в день. Утром – жидкая каша, вечером – покруче. Не наедались. Готовили сами. Воду возили на себе, впрягаясь в оглобли.
Кроме нас там никого не было. Домики были пустые, когда мы пришли. Опутаны колючей проволокой. Начальство жило за зоной. Переписки не разрешали.
НОВЫЙ ЛАГЕРЬ
Через некоторое время из Спасска повели нас пешком в другой лагерь. Мы, «жены», как нас звала охрана, шли по степи длинной серой колонной.
Опять степь. Колючая проволока. Вышки. И много бараков из самана, которые были построены кем-то до нас и теперь уже нами продолжали строиться. Месили глину с соломой на быках и делали кирпичи-саманы.
В бараках нары в два этажа по двум сторонам вдоль стен и по середине так же. Воздуха мало. И здесь были только «жены». Переписки опять никакой. И работу давали не всем. Чтобы работать, надо было быть хорошо одетым, а одежды в этом лагере не давали. Мы же все были в том, в чем забрали нас из дома. Постепенно началось какое-то движение. Понемногу стали вызывать и куда-то отправлять. Говорили – в другие лагеря.
Подошла и моя очередь. Зима, отправляют на машинах. Дали мне бушлат, обувь, шапку и посадили в грузовик. Накрыли всех брезентом. Повезли ночью. Привезли на пересыльный пункт, опять за проволоку.
ПЕРЕСЫЛКА
Самое страшное в лагере – это пересыльный пункт и этап. Почти не кормят. Пайка хлеба и кипяток. Холодно. Зима-то сибирская. Одежду, которую дали мне, теперь отобрали – оказывается, ее дали только, чтобы довезти меня до пересылки. Опять у меня только летнее пальто и туфли. Стало страшно: заболею и тогда конец. Спишут и все...
Опять куда-то отправляют по несколько человек, но не говорят, куда. В барак иногда заходит начальник. Я его спросила, почему меня никуда не отправляют. «Потому что вы плохо одеты» - сказал он. Я удивилась – он обратился ко мне на «вы», что было редкостью. «Я мог бы дать вам бушлат (опять «вы»!), но вы его не наденете, он грязный, страшный». Я сказала, что надену. Тогда он принес мне бушлат и обувь. И тогда меня взяли в этап, и я поехала в открытой машине.
РАЙ
Привезли в лагерь. И в этом лагере я была спасена: мне дали бушлат, ватные брюки, ватную шапку, бахилы (ватные валенки), старые, много раз чиненные. И это уже был рай: я могла ходить на работу, в уборную уже не в летнем пальтишке и туфельках.
И здесь опять были одни «жены». Получившие «за мужей» сроки в 3-5-8 лет. Восемь, как мы шутили, получили «самые любимые». Здесь я встретила многих знакомых еще по Вологодскому институту – Ильинскую, Матухину, и многих знакомых из Москвы.
Работали мы весь светлый день, от зари до зари. Ночами из бараков не выпускали Мужчин в лагере не было, кроме конвоя. Всю работу делали только женщины.
В этом лагере был маленький домик, где находились психически больные, не выдержавшие ареста, женщины. Были и дети 3-4 лет. Почему-то «жен»-матерей забрали с детьми. Для такого количества матерей детей было не много.
Жили мы в больших длинных бараках. Спали на нарах. Нары были в два яруса. Освещение керосиновое. Говорили, что мы в Карагандинской области, но где именно, никто не знал.
Есть хотелось всегда. Давали пайку хлеба (пшеничного), не заметишь, как съешь. Делишь-делишь, рассчитываешь, а он лежит под соломенной подушкой и так хочется его пощипать...
В столовой два раза в день – утром и вечером – баланда.
КАРАГАН
Летом из этого большого лагеря нас повели пешком под конвоем по степи в другой лагерь. Далеко-далеко. Вещи везли на телеге. А мы – пешком.
Привели в новый лагерь. Здесь разрешили переписку, и я получила первое письмо из дома, из Москвы. И узнала, что после моего ареста маму и дочь «вежливо» попросили покинуть квартиру.
Не считая короткого пребывания в Акмолинской области, я, в общем, отбывала срок в Карагандинской области, переходя из лагеря в лагерь: Джумабек, Сатан, Талды-Кулдук, Караган (отделения Карлага). Объединяло всех Долинское отделение.
Первая моя «общая точка» - общий лагерь после изоляции - Джумабек. По утрам нас строили около бараков, мы получали наряд на работу, нам давали инвентарь и – вперед. Конвой нас не обижал. Работали мы без конвоя. Рубили караганник. Мы не отказывались ни от какой работы. Работали даже ассенизаторами на бочках. И пели, наперекор судьбе: «Под душистою веткой сирени...».
В течение восьми лет я работала то на общих работах, то в сепараторном пункте. То приемщицей молока, то на плотине. Перебрасывали из одного лагеря (отделения) в другой. Караган стал для меня последней точкой, отсюда я освободилась через Карабас.
Когда меня день в день через 8 лет вызвали в Долинку на освобождение, я думала, что вернусь опять на старое место, и буду продолжать работать. Как работала, приемщицей молока. До меня людей освобождали и возвращали на ту же работу, только размещали в других помещениях.
Но глазной врач меня актировал по зрению. Он сказал: «Я вас актирую по зрению, и вас отпустят, только никому не говорите». Он тоже был заключенный. Так я стала первой ласточкой, которая вышла из Карагана на волю.
Стебнева Мария Михайловна, 1901 г. рождения, Приговорена 20.05.1938 г. ОСО НКВД СССР как ЧСИР к 8 годам ИТЛ. Прибыла в Акмолинское лагерное отделение 8.08.1938 г. из Новинской тюрьмы г. Москвы. Освобождена из Карлага 12.05.1946 г.
МАРИЯ СТЕБНЕВА, Москва.
|
|
