Председатель лагерного суда. Интервью
— Почему такое стало возможным?
— Потому что мы все верили. Верили и боялись.
— Во что, в кого верили? В Сталина?
— Нет. Просто верили, что так и надо жить.
— А чего боялись?
— Думать. Думать иначе. Наказания боялись.
— Расплаты?
— Может быть...
Один бывший «враг народа», теперь уже давно реабилитированный, написал мне в письме: «Обо всех преступных «Делах» на осужденных по политическим мотивам лучше всего рассказал бы человек, проживающий в Караганде (далее – адрес), некто Дужанский Наум Навтулович, который длительное время занимал коронное кресло судьи ОСО Карлага НКВД в 40-50-х годах».
И вот мы сидим с бывшим председателем лагерного суда, теперь уже глубоким стариком, Наумом Навтуловичем Дужанским в его запущенной, неопрятной квартире в самом центре города. Дужанский одинок. Немощен. И сильно взволнован, а может и испуган моим визитом.
— Я не судья, я журналист. Расскажите мне о себе.
— Что же... В 1930 году я был рабочим завода «Арсенал» в Киеве. Тогда был призыв рабочих в ряды партгосаппарата. Так сказать, на «укрепление». Вызывают меня. Ты, говорят, партиец, партия призывает, вот мы и отправляем тебя по призыву на «укрепление», в суд. Какой суд? Я читать-то хорошо не умею, как же судить буду? Говорят, ничего. Раз партия призывает, справишься.
Прихожу. Там дорожки ковровые. Люди кругом озабоченные. Культурные. Я вышел на улицу, подумал-подумал и вернулся на завод: не справлюсь, что мне там делать? Какой из меня судья? А меня – назад. Говорят – рабочий ты, и из тебя судья будет, что надо. Будешь судить по совести. По классовой, пролетарской совести.
И что делать? Вернулся в суд. Дали мне в учителя судью, женщину. Очень опытную судью. Я до сих пор удивляюсь, какие знания тогда у судей были, у тех, кто еще до революции, при царе, судил! Какие были образованные люди!
— Она вас учила? Чему?
— Да всему, всему! Два месяца я у нее в учениках ходил. Сами понимаете, чему можно за два месяца научиться, я ведь даже не умел в судебное заседание выходить, не знал, как это делается. Ну и...
— И что?
— Что-что. Назначили меня через два месяца судьей. А ее того, э-э-э...
— Арестовали?
— Конечно. Она же «царская» еще судья была. Секретаря судебного заседания мне тоже опытного дали, грамотного. Тоже из «бывших».
— Его-то потом, небось, тоже – к стенке? Ну, не знаю. Тоже арестовали, говорили.
— Стал я судить. Судил хорошо. Претензий ко мне не было.
— Но вы же не знали никаких законов?
— А что такое закон? Фикция. Главное было – не терять классового чутья. Ну, понимаете, чтобы подход классовый был. Я справлялся. Потом меня, через несколько лет, учиться все же послали. В юридическую академию. Там Крыленко преподавал, Антонов-Овсиенко. Крыленко – умный, культурный, интересный был человек. Думаю, очень справедливый. Вы так не думаете?
Я так не думала. Но не спорила.
— И что же дальше случилось?
— А дальше началась моя карьера. Меня направили в Наркомат юстиции в Киеве. Время было, знаете… репрессии уже шли. Да, вовсю шли. Разоблачения. Чистосердечные признания. Аресты. Пострадали и Крыленко, и Антонов-Овсиенко. И другие там, разные люди.
— И как же вам удалось проскользнуть, не попасть в этот молох? Уцелеть?
— Не знаю. Бог миловал. Меня еще в тридцать седьмом об этом спрашивали... А сколько тогда погибло! И каких людей! Скажу вам – лучших, лучших людей. Тогда эти появились, как их, «тройки». Особые Совещания. На местах в них входили первый секретарь обкома партии, начальник УНКВД и следователь. Именно они подписывали приговоры – смертная казнь, десять лет, восемь, пять... Следователь следствия никакого не вел. Просто определял – за то-то и за то-то, по такой-то статье, столько-то лет. И все. Следователи то были малограмотные, бескультурные, из деревенских. В следователи попадали люди самого низкого происхождения, из люмпенов. У них не было никакой морали. «Тройки» эти ведь были вне суда, вне закона…
— Что вы знаете о пытках?
— Да что знаю... Пытали. Страшно сказать, как пытали. А зачем? Основанием для приговора было обязательное признание. Это надо было получить во что бы то ни стало. Вот и пытали, мучили людей. И добивались – люди подписывали. Признавались.
— В Карлаге выносили расстрельные приговоры по повторному осуждению. Человек отбыл срок, а ему – новый и ВМН. Было такое?
— Ну, приговоры приводили в исполнение, так сказать...
— В Караганде расстреляли очень многих. Где же производили расстрелы, где хоронили?
— Трудно сейчас вспомнить. Расстреливали обычно в тюрьмах. У нас в Караганде расстреливали в Старом городе, в тюрьме «под зеленой крышей». Вы думаете, время было легкое? Мы в наркомате все с оружием ходили – каждый был каждую минуту к аресту готов.
— И зачем оружие?
— Ну, если возьмут, так чтобы не мучили – застрелиться. Мы ведь хорошо знали, что нас ждет в случае ареста. Да... так я работал. Перед войной меня перевели председателем московского лагерного суда. Лагерей вокруг Москвы было много, приходилось часто выезжать. Помню, в Вятлаге, в Кирове, увидел однажды девчонку.
Вятлаг был особый, строгий, номера носили на шапке, на колене, на груди. В карцере девчонку увидел – на улице мороз, а она босая. Отказывалась идти на работу. Обуви нет. За это в карцер посадили. За что сидит? Говорят, у кавалера матери одежду украла, на чердаке спрятала. Мать заявила на нее в милицию. Я увидел, что наказание явно не соразмерно проступку, приказал ее выпустить. А после войны меня назначили в Киргизию. Тоже председателем лагерного суда. Проверки проводили по лагерям. Проверки были очень строгие, тех, кто нарушал правила содержания заключенных, строго наказывали. За самоуправство тоже...
— Сегодня уже многое известно о жизни заключенных, особенно политзаключенных в сталинсих лагерях. Заговорили живые свидетели. Так что сказки о добром НКВД...
— В газетах много пишут, там разные воспоминания и прочее... Можно уловить, что был произвол. Но ведь ему сопротивлялись. Разве не так? Да, бывало, в лагерях вспыхивали восстания, это известно. Заключенные писали жалобы. Обращались о нарушении их прав. По ним меры принимались. Жалобы-то в верхи не всегда доходили. В этом и состояло сопротивление. И не малое, не малое...
— А когда вы попали председателем лагсуда в Карлаг?
— В начале пятидесятых. Дочь наша школу как раз кончала, а тут начались проявления антисемитизма. Борьба с космополитами. Дочь поступала в институт в Караганде. И я попросил перевода в Караганду. Получил назначение председателем лагерного суда. Работал в Карлаге, потом в Песчлаге. Да, страшное было время. Сталин умер, началась амнистия для уголовников, бытовиков. Политических стали позже выпускать. Страшное время, лучше бы его забыть, не вспоминать.
— Может ли повториться?
— Об этом лучше не спрашивать...
ЕКАТЕРИНА КУЗНЕЦОВА. Караганда, 1989 г.
|
|
